Цитата дня

К Сисою Великому пришел один брат и говорит: "Отче, я пал". — "Встань". — "Встал, опять пал". — "Еще встань". — "До каких же пор?" — "До смерти"

oshibki1.jpg

«В 1937 году начался страшный для Святой Церкви период... – вспоминал владыка, – начались массовые аресты духовенства и всех, кого подозревали во вражде к советской власти».
Епископ Лука был арестован 24 июля 1937 года и заключен в ташкентскую тюрьму. Тогда же были арестованы архиепископ Ташкентский Борис (Шипулин), протоиерей Михаил Андреев, протодиакон Иван Середа и священники кладбищенской церкви Ташкента. Все они обвинялись в участии в контрреволюционной церковно-монархической организации и шпионской деятельности. По делу, по которому был привлечен владыка, проходило еще три человека во главе с архиепископом Борисом (Шипулиным); скоро все они стали себя оговаривать. Владыка, однако, отказался лжесвидетельствовать.
В Москве руководство НКВД было недовольно результатами ташкентского следствия, и к владыке был применен следственный конвейер. Однажды во время допроса следователь, ведший допрос, утомившись, заснул; его разбудил вошедший в кабинет начальник Секретного отдела. В отместку за допущенную им оплошность следователь стал со злобой бить жестким носком кожаного сапога по ногам епископа.
«Вскоре после этого, – вспоминал владыка, – когда я уже был измучен конвейерным допросом и сидел, низко опустив голову, я увидел, что против меня стояли три главных чекиста и наблюдали за мной».
В этот день они выписали постановление о заключении его в карцер на десять суток, написав, что он, несмотря на то, что «достаточно изобличен в участии в контрреволюционной церковно-монашеской организации и шпионской работе в пользу иностранного государства... не отвечает на вопросы следователя, ведет себя грубо, вызывающе, делает оскорбительные выпады допрашивающему, наносит контрреволюционную клевету органам НКВД».
«По их приказу меня отвели в подвал НКВД, – вспоминал владыка, – и посадили в очень тесный карцер... В подвале, в карцере меня мучили несколько дней в очень тяжелых условиях».
Кроме арестованных вместе с ним, епископу назывались имена совершенно ему незнакомых людей, о которых следователи говорили, что они проходят по одному делу с ним и свидетельствуют, что он был членом контрреволюционной казачьей организации. Но владыка это категорически отверг: «Я членом контрреволюционной казачьей организации не состоял и никого из них не знаю».
28 октября 1937 года архиепископ Борис (Шипулин) под давлением следователей подписал протокол допроса с показаниями, в которых говорилось, что «в Институте неотложной медицинской помощи Войно-Ясенецкий окружил себя антисоветским элементом, при прямом содействии которого удавалось вредить делу оказания медпомощи трудящимся.
В начале 1937 года в Институт неотложной помощи был доставлен на излечение один из передовых мастеров хлопководства – орденоносец... Лечение этого орденоносца было организовано вредительски, в результате чего последовала смерть. О его смерти ни родные, ни организации, пославшие его на излечение, уведомлены не были, а труп его был зарыт вместе со случайными лицами, умершими в Институте...Войно-Ясенецкий, который был основным виновником этого вредительского акта, остался не разоблаченным».
Столкнувшись с лишенным границ беззаконием, епископ Лука направил письмо руководству НКВД; он писал: «Следователями по моему делу мне предъявлены тягчайшие и крайне позорные обвинения (активная контрреволюционная деятельность в союзе с казаками, шпионаж, убийство больных путем операций), лишающие меня доброго имени и чести. Следствие ведется односторонне пристрастно в сторону обвинения, оставляются без внимания и не вносятся в протокол мои заявления, оправдывающие меня. Меня лишили законного права послать заявления высшим представителям власти... Я лишен всех прав и всякой цели жизни, так как для меня невозможно ни священнослужение, ни работа по хирургии, ни очень важная научная работа, я лишен семьи, свободы и чести. Без допроса меня обвиняют в гнуснейшем из преступлений – тайном убийстве больных путем операций».
В знак протеста владыка с 18 ноября объявил голодовку, которую продолжал до 25 ноября.
Епископу предложили откровенно высказать свое отношение к политике советской власти, и он его высказал, но это не удовлетворило следователя, и протокол допроса был уничтожен, а вместо него составлен другой, который владыка долго отказывался подписывать, но после того как следователь сказал, что на следующий день допрос будет продолжен и будут записаны подлинные ответы святителя, владыка подписал протокол и был, конечно, снова обманут.
Епископ Лука вспоминал: «На допросах арестованных применялись... пытки. Был изобретен так называемый допрос конвейером, который дважды пришлось испытать и мне... Допрашивавшие чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днем, ни ночью.
Я опять начал голодовку протеста и голодал много дней. Несмотря на это, меня заставляли стоять в углу, но я скоро падал на пол от истощения... От меня неуклонно требовали признания в шпионаже, но в ответ я только просил указать, в пользу какого государства я шпионил. На это, конечно, ответить не могли. Допрос конвейером продолжался тринадцать суток, и не раз меня водили под водопроводный кран, из которого обливали мою голову холодной водой».
Задумав, хотя бы на время прервать эту пытку, владыка решил инсценировать самоубийство, чтобы попасть в больницу. Но дело кончилось тем, что следователь отвел его в соседнюю комнату и предложил поспать на голом полу, положив под голову вместо подушки пачку газет. Когда он проснулся, его уже ждал начальник Секретного отдела, который предложил ему подписать сочиненную им ложь о шпионаже, но владыка только посмеялся над этим требованием, и 7 декабря 1937 года следователями был составлен акт о том, что «обвиняемый Войно-Ясенецкий отказался от дачи дальнейших показаний, возводя при этом клевету на органы НКВД», имея в виду, что тот жаловался вышестоящему начальству на допускаемые следователями беззакония и пытки.
Вскоре епископа перевели из следственного корпуса НКВД в ташкентскую тюрьму. Обессиленный от голода и допросов он упал в обморок на грязный и мокрый пол в коридоре тюрьмы, и в камеру его внесли на руках. Здесь он пробыл около восьми месяцев в довольно тяжелых условиях.
«Большая камера наша, – вспоминал владыка, – была до отказа наполнена заключенными, которые лежали на трехэтажных нарах и на каменном полу в промежутках между ними. К параше, стоявшей у входной двери, я должен был пробираться по ночам через всю камеру между лежавшими на полу людьми, спотыкаясь и падая на них.
Передачи были запрещены, и нас кормили крайне плохо. До сих пор помню обед в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, состоявший из большого чана горячей воды, в которой было разболтано очень немного гречневой крупы».
В тюрьме владыка не скрывал, что его преследуют за веру. Он говорил: «Мне твердят: сними рясу, – я этого никогда не сделаю. Она, ряса, останется со мной до самой смерти... Не знаю, что они от меня хотят. Я верующий. Я помогаю людям как врач, помогаю и как служитель Церкви. Кому от этого плохо? Как коршуны, нападают на меня работники ГПУ...»
В камере, где сидел владыка, некоторые из заключенных, прежде чем идти на допрос, подходили к нему под благословение. Это не нравилось тюремному начальству, и владыка был вызван в тюремную больницу к врачу, которому было поручено уговорить его снять рясу и не привлекать к себе внимание как к церковному деятелю. Но владыка заметил на это врачу, что тот взялся исполнять непосильную для себя миссию.
Епископ Лука каждый день утром и вечером, вставая на колени, молился. В это время в камере затихали все споры и все разговоры: окружающие его люди – и мусульмане и неверующие – невольно начинали говорить шепотом. Во время раздачи утренней пайки атмосфера в камере иногда накалялась до предела, но владыка Лука никогда не вмешивался в спор о еде, сидя обычно в стороне, пока какая-нибудь рука не протягивала ему ломоть хлеба.
Следствие по делу всех арестованных вместе с владыкой было закончено; согласившиеся подписать лжесвидетельства против себя и своих собратий были расстреляны, но упорный епископ Лука продолжал сопротивляться, объявляя голодовки и протестуя против беззаконий следователей; почти два года владыка находился в тюрьме; 20 февраля 1939 года следственный отдел НКВД в пятый раз выписал постановление о продлении срока ведения следствия по его делу. И допросы снова были возобновлены.
– Из показаний Бориса Шипулина, Середы... вы состояли членом руководящего центра контрреволюционной церковно-монашеской организации, созданной и работавшей по заданию английского разведчика... и принимали в этой контрреволюционной организации активное руководящее участие. Дайте об этом показания, – в очередной раз потребовал от епископа следователь.
– Я членом руководящего центра контрреволюционной церковно-монашеской организации не состоял и участия в работе контрреволюционной организации не принимал.
– Вы даете ложные показания. Вас изобличает обвиняемый Шипулин, который в своих показаниях... говорит, что вы принимали участие в контрреволюционных сборищах членов организации и участвовали в обсуждении целого ряда политических вопросов о событиях международного и внутреннего положения, о новой конституции и других, трактовали эти вопросы в антисоветском направлении. Вы это признаете?
– Я это не признаю. Этого совершенно не было.
– По показаниям свидетеля Федермессер, вы во время подготовки к выборам в Верховный Совет СССР высказывали ей свое недовольство в отношении этих выборов, указывали на то, что вы не будете участвовать в этих выборах, так как вы «человек гонимый», политической партией и существующим строем недовольны. Вы подтверждаете эти показания?
– Возможно, что такой разговор с врачом-хирургом Института неотложной помощи Рахиль Константиновной Федермессер и был, но точно самого разговора не помню.
В тот же день была устроена очная ставка епископа со свидетельницей, во время которой она показала:
– Примерно в мае 1937 года... в личной беседе со мной по поводу предстоящих выборов в Верховный Совет СССР Войно-Ясенецкий заявил: «Я участвовать в выборах в Верховный Совет не буду, так как я человек, гонимый со стороны существующего строя за свои религиозные убеждения».
– Вы подтверждаете показания свидетеля Федермессер? – спросил епископа следователь.
– Я показания свидетеля Федермессер полностью подтверждаю. Я такое заявление сделал потому, что предвидел, что я буду арестован до выборов в Верховный Совет.
– Вы показали, – обратился следователь к свидетельнице, – что Войно-Ясенецкий в беседах с вами говорил о том, что женщина по сравнению с мужчиной по своим умственным способностям стоит ниже, поэтому она не может быть хорошим хирургом, а профессором тем более, что Войно-Ясенецкий на службе занимался чтением религиозных книг и в воскресные дни не выходил на работу.
– Вы подтверждаете показания свидетеля Федермессер? – спросил следователь епископа.
– Я своих разговоров по поводу умственных способностей женщин не помню, но подлинные мои мысли по этому вопросу совершенно иные. Я говорил и говорю, что женщина в умственном и деловом отношении вполне равна мужчине, а уступает ему только в творческих способностях, и гениальных женщин история не знает.
Следователь, однако, продолжая допрашивать, требовал от епископа подтверждения показаний других лжесвидетелей, некоторые из которых были к тому времени уже казнены.
– По показаниям Андреева, вы с церковной кафедры в соборе пропагандировали антисоветские взгляды, превратили собор в место сборища почти всех контрреволюционных людей города Ташкента и играли руководящее участие в проведении контрреволюционной деятельности церковников. Вы это подтверждаете?
– Я это категорически отрицаю.
– Из показания Андреева, вы были инициатором контрреволюционной организации под названием «Автономия Туркестанской Церкви», в основу деятельности которой было положено развертывание борьбы с советской властью за самостоятельность и независимость Церкви и восстановление монархического строя в СССР. Вы это подтверждаете?
– Нет, я этого показания не подтверждаю. Показание совершенно ложно. Инициатором автономии Туркестанской Церкви был не я, а архиепископ Туркестанский Иннокентий (Пустынский)... когда он на собрании духовенства... поставил вопрос об автокефалии Церкви... Из разъяснений Иннокентия я понял, что автокефалия есть отделение Церкви от высшей церковной власти, что имело целью эмансипацию от «Живой церкви» (ВЦУ), чтобы избежать их преследований. Вопрос был чисто церковный и никакого политического значения не имел. Я, как и другие члены собрания, возражал против автокефалии, считая ее незаконной с канонической точки зрения. Собрание кончилось тем, что Иннокентий разорвал заготовленный текст объявления об автокефалии...
– Вы даете ложные показания, в этом вас изобличает священник Андреев, который в своих показаниях указывает: «После ареста Патриарха Тихона, по совету Войно-Ясенецкого, епископом Иннокентием собираются нелегальные собрания контрреволюционного элемента из духовенства... На одном из таких сборищ Войно-Ясенецкий поставил перед нами вопрос о поддержке Патриарха Тихона, его политики и продолжении борьбы с советской властью. Здесь же Войно-Ясенецкий и епископ Иннокентий представили на рассмотрение и утверждение проект контрреволюционной организации под названием “Автономия Туркестанской Церкви”». Почему вы это скрываете от следствия?
– Я это не скрываю, а отрицаю, так как это сплошная ложь.
– Вы перед своим арестом, как об этом показывает Андреев, оставили членам контрреволюционной организации... завещание: «быть твердыми в своем убеждении, что советская власть дана за грехи». Такую установку вы давали?
– Я такой установки не давал. Мое воззвание к верующим ограничивалось призывом не принимать живоцерковного епископа.
– Какую контрреволюционную группу из ссыльного духовенства вы организовали в городе Енисейске, будучи там в ссылке вместе с Андреевым, и какие нелегальные сборища устраивали в то время?
– Никакой контрреволюционной нелегальной группы в Енисейске я не организовывал, отбывая там ссылку в 1924 году. Ко мне лишь иногда заходили два-три священника из ссыльных, которые ехали со мной этапом или ранее прибывшие в Енисейск. Я не только не занимался никакой организацией контрреволюционной группы, но открыто вел борьбу против «Живой церкви», убеждая местных енисейских священников-обновленцев в канонической преступности их поведения.